Василий Лебедев - Золотое руно [Повести и рассказы]

Ну, вот и тронулись наконец с места. Сместились почему-то на левую сторону улицы и тащимся еле-еле. Грек наш неожиданно оживился, вытянул вперед сухую руку с темной кистью и ядовито заметил:

— Вот, извольте взглянуть! Вместо того чтобы заниматься делом — учиться, работать, ходить в церковь, — они проводят время в пустяках и мешают движению!

Впереди и вот уже по правому борту автобуса потянулась колонна демонстрантов. Накануне национального праздника на улицы Афин вышла молодежь, студенты. Это их старших товарищей несколько лет назад расстреливали из танков… Привет вам, ребята! Да не коситесь вы на наши окна, мы же не толстосумы! Вот на мне чужая кепка…

Ах, Греция! Не заслони лица своего, будь такой, какая ты есть, а большего мне и не надо.

Наша гостиница «Мармара» оказалась в самом центре города. Говорят, это неплохо, но в первую же ночь пришлось умерить свою радость: всю ночь через город шли грузовые машины — обычное деловое движение ночных Афин. Кроме того, шторы номера были задернуты неплотно, и какой-то болезненный свет, косо сломанный с потолка на стену, холерически примигивал и раздражал меня. Я поднялся, вышел на балкон и увидел в доме напротив освещенные окна. Там днем могла быть какая-нибудь контора, а вечером помещенье превращалось в самодеятельное казино. Узкая улица позволяла рассмотреть, как напротив, на шестом, кажется, этаже, плотный круг людей в магической неподвижности следил за несколькими игравшими, за их нервными движениями. Это, должно быть, сослуживцы-клерки и их знакомые, чтобы не платить за вход в богатые казино, испытывали судьбу друг на друге, стремясь разбогатеть на жалких драхмах и лептах ближнего. Вот утром, думалось, они радостно здоровались друг с другом, днем забегал на работу чей-нибудь сынишка, и они трепали его по голове, а сейчас, озлобленно и недоверчиво глядя в глаза партнеру, желают оставить его и семью без куска хлеба — только так, в игре другого решенья нет. Одно утешенье — бесплатная комната. Хорошо бы уснуть.

Однако сон не шел. Вскоре стало ясно, что напрасно я грешил на какой-то там свет, на несчастных клерков, тайно от семьи и мира игравших в самодельном казино, и не шум был причиной бессонницы — шуму хватает и в Ленинграде, и даже не затянувшаяся адаптация к новому месту, а совсем другое.

Несколько часов назад около кинотеатра, когда мы четверо костромич, ярославец, москвич и я — прогуливались после ужина, подошел к нам человек лет двадцати с небольшим, назвался русским и пригласил в кино. Рассказал, что несколько лет назад приехал в Грецию из Казахстана вместе с отцом, матерью и сестрами. Николай не верил ни одному его слову. Я верил всему. Разговаривали прямо во время сеанса, потому что на экране был боевик про лихого парня Зорро, но не про того, что просочился и на наши экраны, а про того, до которого нашему кинопрокату еще падать и падать. Среди шума, ржанья коней, выстрелов, отчаянного секса, поднимавшего зал на ноги, можно было говорить беспрепятственно. Илья — так звали парня — учился в авиационной школе по вечерам, намеревался стать авиамехаником. Днем работал. Он мне приглянулся тем, что второй его заботой были сестры, которым надо было обязательно покупать квартиры, потому что в городе девушку без квартиры не возьмет замуж даже спившийся грузчик из Пирея.

— Когда заканчиваешь учебу?

— Через три года.

— Заработки будут хорошие?

— До заработков еще далеко.

— Три года — не время, — возразил я.

— Три года — до афинского диплома, а этот диплом — пропуск на учебу в Англию. Там учиться несколько лет, потом практика, а потом — самостоятельная работа лет через семь.

— Вытянешь?

Илья пожал плечами, затем торопливо допил из горлышка кока-колу и тут же схватил за руку официантку, проезжавшую с тележкой по проходу, — взял всем еще по бутылке, пустые же лихо катнул по наклонному бетонному полу. Там они звякнули в груде других, накопившихся за сеанс.

— Если так долго до заработков, сестры твои состарятся, пока ждут квартир. Как же быть?

— А черт его знает! Башка кругом идет.

— Жалеешь, что уехал из Казахстана?

— Отец жалеет, я — нет.

— Здесь хорошо?

— Здесь весело: живешь, как кроссворд разгадываешь, — ни черта не понять, а у вас…

— Что у нас?

— А у вас там все известно: такого-то числа аванс, такого-то — получка, в таком-то месяце — отпуск, а таком-то году — пенсия…

— Ну почему же все у нас ясно? Есть и неясности. Не знаешь, например, когда получишь квартиру — весной или осенью. Нельзя поручиться, достанешь ли билет на теплоход в Кижи…

— А что это такое?

— Это шедевр русского деревянного зодчества — храм на острове… Так что и у нас есть неясности. Не знаешь, на какой девушке жениться — на смирной или строптивой. Не знаешь, когда придет врач — через двадцать минут или через час, если простыл, накупавшись в Иртыше или в Неве, только точно знаешь, что платить ему не надо…

— Да, да… — перебил меня Илья. — Батька сейчас очень жалеет, что он не в России, он сейчас…

Илья замолчал, следя за ответственным моментом на экране, где удачливый усач Зорро подстрелил сразу трех ротозеев и увез расфранченную толстуху, перекинув ее через седло, как мертвую ярку.

— Так что сейчас отец? — напомнил я.

— Попал под машину. Вторую неделю лежит с ногой. В суд не подашь сам виноват, нарушил правила перехода.

— Леченье дорого стоит?

— Не говорите! Мы копили деньги на машину, хотели купить вашу «Волгу» и сделать из нее такси — машина для этого дела удобная, — но вот… уходят деньги.

— А как сейчас с заработками?

— Да что об этом говорить, когда все равно меня увольняет господин Помонис.

— За что?

Он не понял, повернулся ко мне. По лицу его пробежали тени от экрана.

— Ах да! — спохватился он. — Я уже и забыл… Это у вас там причина нужна… Нет, меня увольняют, потому что ему выгоднее взять двоих «огарков», он им будет платить вдвое меньше, чем мне одному, а работу они выполняют; тут молокососы настырные.

За четыре с небольшим года язык его еще не успел измениться, да и сам Илья мало чем отличался по своим манерам от сверстников в Павлодаре, Усть-Каменогорске, где недавно мне довелось быть. Пока мало…

После кино я пригласил его в гостиницу и подарил бутылку русской водки.

— Браво! — воскликнул он. — Айда к площади Омония, вы сейчас увидите, как я буду торговаться с проститутками! Айда — обхохочетесь!

— Нет-нет! Ты сейчас топай домой и передай отцу привет из России — отдай ему эту бутылку.

Илья набычил голову, рассматривая знакомую, видимо, этикетку, и опять грустно сказал:

— Расстроится батя… Ну ладно. Спасибо! Вы завтра уезжаете по Греции путешествовать?

— Да. Дня на четыре-пять.

— Ну ладно, может, еще свидимся!

— Все может быть… — ответил я словами ярославского поэта.

…Вот эта встреча и мешала мне уснуть в ту первую ночь в Афинах. Я прикоснулся к чьей-то судьбе, узнал, что кому-то неуютно живется на этой земле, и это неожиданное открытие чужой судьбы навсегда останется во мне. Оттого-то так тяжко, что я не в силах ничего изменить.

А под конец, перед самым забытьем, полусонная память ласково подложила мне образ гречанки, стоявшей около автобуса неподвижно, как кариатида, пока мы не уехали.

Красные гвоздики на белоснежной скатерти. Первый завтрак в Афинах. Разговоры за столом более склоняются к Парфенону — храму Девы на акропольском холме. Там наша группа должна получить некое благословение на поездку по стране, по не менее знаменитым и древним очагам европейской культуры, на поклон к их священным развалинам.

Вопреки ожиданию, старый грек-краснобай с нами не поехал. Вчера он, содержатель фирмы, оказал редкую для туристов честь — лично встретил гостей, а сегодня представил нам в холле гостиницы нашего постоянного гида. Это была невысокого роста серьезная полнеющая, но энергичная женщина, быстрая в движениях. Лицо ее, отяжеленное возрастом, уже не было лицом Афродиты, однако гордый профиль гречанки, достоинство в походке, во всей осанке, жестах, а более всего взгляд ее крупных темнокарих глаз — всеохватывающий, неистовый, властно притягивавший к себе, — все это вместе с элегантным и в то же время практичным темным платьем заслоняло естественные утраты, что не минуют женщину после пятидесяти.

«Один мудрец учил народ, что половиной всех красот портным обязана природа» — так сказал некогда Лопе де Вега, и если согласиться с великим испанцем и отнести половину обаяния нашей мадам Каллерой за счет прекрасно продуманного туалета, то вторую половину она легко набирала не столько из золотых россыпей былой красоты своей, а скорей за счет на редкость богатой, сильной и в то же время женственной натуры. Через полчаса мы уже не сожалели, что с нами не ловкий словосуй грек, а мадам Каллерой, тоже великолепно владевшая русским. Кроме того, наша группа убедилась еще в одном редком качестве нового гида; казалось, что она пришла не работать с нами, а наслаждаться и общеньем с нами, и, особенно, былым величием родной Греции, на фоне которого нынешняя жизнь страны вызывала у нее немало горьких восклицаний и недоговоренных фраз.